Десять лет назад, в ночь с 31 октября на 1 ноября, не стало талантливого журналиста и поэта Сергея Батурина. Судьба отмерила ему 43 года и решила, что последний осенний месяц непростого 2009 года уже не для него.

Падали листья с деревьев, на опустевших ветвях тоскливо ютились птицы, в Измаил вместе с темнотой пришли первые заморозки… Следующий день – воскресный, можно не вставать с утра пораньше, а отдохнуть и потом  выйти во двор, ежась от непривычного холодка и надвигая кепку по самые брови, прогуляться неспешно по знакомым улицам. Но… первые солнечные лучи уже не в состоянии были согреть и порадовать его. Не смог разбудить его телефонными звонками и друг, с которым они в последнее время общались. Именно друг, примчавшийся к Сергею в квартиру, первым узнал, что в ту ночь случилась беда. Врачи диагностировали остановку сердца.

На похороны во двор многоэтажки пришло немало людей, и все вспоминали, каким добрым он был человеком. Светлым был человеком…

… Впервые Сергея Батурина я увидела в Измаильском государственном гуманитарном институте – на русский филфак мы с ним поступили в один год. Только Сергей был старше на восемь лет. С непривычной на то время рыжей бородой он казался каким-то загадочно непостижимым. Вскоре он сдружился с местными поэтами на нашем же потоке – Андреем Бутаковым и Нелли Прус.

О том, что сам Сергей писал стихи, я узнала значительно позже – в редакции районной газеты «Придунайские вести», куда пришла работать после декретного отпуска. С Сережей мы сидели в одном кабинете. Он был уже без бороды – отсутствие этой детали делало его облик каким-то беззащитным. Был немногословен, редко о чем-то рассказывал. А когда мы собирались на праздники всей редакцией, читал свои стихи. Очень хорошо декламировал – это умение он выработал еще со времен его участия в Молодежном театре драмы и поэзии. Да, с момента студенчества и до работы в районке он уже был изрядно побит жизнью. Потому и стихи его были довольно жестки. Но среди них все равно находилось место лирике. Особенно запомнилось стихотворение, которое я называла «Платье в горошину». Там была строчка: «Только тебя, в белом платье в горошину, так ни к кому приравнять и не смог». Я тщетно пыталась найти этот стих. Думала, что посвящен он Сережиной жене Юлии. Но Юлия переубедила, предположив, что стих этот Сергей посвятил своей учительнице по химии Майе Евгеньевне, в которую в школе был страстно влюблен…

Журналистом Батурин был отличным, темой его публикаций было неизменно сельское хозяйство. Уже после смерти Сережи, когда я приезжала в села, то аграрии вспоминали, что он мог просто глазом окинуть колосящееся поле и сказать, сколько здесь соберут центнеров зерна на круг. И не ошибался.

Его друг Алексей рассказал, что когда Сережа пошел работать в районную газету и взялся за сельскохозяйственную тему, близкие над ним шутили – мол, где ты и где сельское хозяйство? Но он был очень цельным человеком. Взял у жены том детской энциклопедии по сельскому хозяйству, отнес на работу и изучил его от корки до корки. И не было, наверное, в районе бригадира или комбайнера, которого он не знал бы по имени. У него была отличная память на имена и лица.

О поэзии Сергея Батурина сейчас, после его ухода, известно очень мало. Мы предлагаем читателям несколько стихотворений, которые сберегла его бывшая супруга. В основном это ранняя лирика, большая часть которой посвящена Юлии. Ее он любил безгранично, и даже после развода постоянно вспоминал о ней. В их браке родилась дочь Александра. Сережа очень любил свою Сашку.

Сергей был удивительным: простоватым на вид, но глубоко интеллигентным, благородно сдержанным и в то же время способным поколотить любого, кто перейдет нравственную грань. Его рыжие вихры никогда не укладывались в аккуратную прическу, и в этой его  “неприглаженности” заключалось тихое бесконечное обаяние. Его любимым поэтом был Сергей Есенин. Он признавался, что мама назвала его в честь этого поэта. По аналогии с фамилией любимого автора он взял и псевдоним себе, нередко подписываясь как Сергей Басеев.

Как и Есенин, он протестовал против многих вещей, протестовал, как мог и сколько мог. Некоторые отзывались о его жизни как о неприкаянной. Он, конечно, знал об этом, но ему не интересны были никакие условности. Он просто жил, занимался любимым делом, смотрел фильмы, шутил, читал стихи. Ну а потом, как это часто бывает у людей, которые не могут принять в себя все несовершенство этого мира (или, может, мир не принимает таких людей полностью, не имея возможности дать им исчерпывающее объяснение), наступил предел, что-то внутри его сломалось. И он стал угасать.

Десять лет назад его не стало. Изменить тогда что-либо в его жизни не мог никто, да Сергей бы этого и не допустил. Но главное, что он был среди нас, просто был, с ним рядом было спокойно, от него исходило настоящее душевное тепло. Кто знал этого человека, просто вспомните его. Он достоин, чтобы о нем помнили…

Я сожгу все свои стихи –
До утра не гаснуть кострам,
И возьму на себя грехи,
Чтоб их меньше осталось вам.

 
Я не буду иметь цены,
Пропадая за просто так,
Протеку через ваши сны,
Как вода сквозь сжатый кулак.
  
На лице шутовская роль,
А в душе – труба похорон.
Я возьму себе вашу боль,
Чтоб ночами не слышать стон.

Прослыву обманщиком – что ж.
Мне ль бояться людской молвы!
И возьму на себя вашу ложь,
Может, чище станете вы.
 
Я в молитве до крови бровь
Буду каждую ночь рассекать,
А взамен вам, как прежде, вновь
Ничего не смогу отдать.
           
                        ***
Дым пускаю в грязный в потолок,
Думаю о всякой ерунде,
И читаю длинный монолог
Гамлетовский. Самому себе.

Где-то рвет и мечет мой Лаэрт,
Доведется ль свидеться когда-то,
Странно, что нормальной жизни нет,
Хоть вокруг отличные ребята.

Датский трон – не повод для дуэли.
Ну а что же повод в самом деле?
Хоть бы призрак в гости заглянул
В серое от пыли помещенье,

Корень зла бы указал и подтолкнул
На какое-либо гнусное отмщенье.
Может быть, Офелия доселе
Не утопла. Но уже сошла с ума.

Что ж ей будет поводом к веселью –
Чаша полная иль полная сума?
Сам себе провидец и историк.
Не могу уснуть. Счастливый Йорик.

 
                       Акростих (Посвящен Юлии, будущей жене)

Баронесса ль вы, принцесса или княгиня, –
Ах, причем здесь звания, ей-Богу! –
Разрешите возвеличить ваше имя
Арифметикой неправильного слога.
Нищие сегодня возле храма
Целый день за вас поклоны клали.
Если бы вовеки не узнали
Вы, что есть падения и раны,
Автор этих слов не знал б печали…
Южный ветер весну наколдует в положенный час,
Ливни летние грянут, и все снова станет морозно,
И куда-то, неверное, время течет… Ну а вас
Я забуду, когда для меня будет все слишком поздно.

 
                         ***
Бились за счастье жить в этом месте
Греки и римляне и генуэзцы
С самыми гордыми из казаков.
Город воздвиг на обломках веков
Градоначальник Тучков.

Припев:

Древний Смил, седой Синил,
Издревле каждому мил
Вечно молодой Измаил.

Гуще английских наши туманы,
Солнце теплее, чем небо Гаваны.
Здесь повстречались Запад с Востоком,
Страны, народы и море с истоком
Под Божьим оком.

С севера, с юга на берег Дуная
Шли наши предки, о воле мечтая,
Если свободу мы получили,
Будем гордиться, пока еще в силе,
Тем, что живем в Измаиле.

А. Башлачеву

Повезло ему меньше, чем нам:
Он родился поэтом.
Да к тому же в России, где храм
Разрушается ветром.

Да не в чистой рубахе душа
У ручья отгуляла –
Перегаром сивушным дыша,
Белизну растеряла.

Не согреет зернистый гранит
Мостовых ленинградских,
Коль внутри все словами болит
До мучений до адских.

Взял в себя непонятную боль
Всех Ванюш да Егоров,
Задушила сиротская голь
Грязно-серых просторов.

Эх, не надо же было ему
Верить собственной песне.
Но коль веры ни в чем никому,
Как докажешь, что честен?

По своим роковым по кругам
Да с частушкой проехал…
Повезло ему больше, чем нам,
Если умер поэтом.

Сергей Батурин